Рашид Нугманов, автор «Иглы» с Виктором Цоем в главной роли, одного из самых культовых фильмов конца восьмидесятых, решился на его ремикс. Осенью «Игла Ремикс» выходит в широкий прокат. Летом на сочинском фестивале «Кинотавр» Рашид представил отрывок из картины, поразивший присутствующих остросовременным звучанием. Слово «звучание» здесь – не случайность: термин «ремикс» пришел из музыки. Интересно посмотреть, как новая «Игла» будет выглядеть через двадцать лет после гибели ее главного героя, после того, как режиссер все эти годы провел в добровольном «изгнании»: в начале девяностых Нугманов эмигрировал во Францию. Казалось бы, другие времена – другие песни. Однако Нугманов уверен, что культ Цоя никуда не делся и что следующая «Игла» точно не останется без поклонников.

– Рашид, все мы знаем изречение Гераклита, что, мол, в одну и ту же реку не войдешь дважды. Ну, а если эта «река» текла и текла себе двадцать с лишним лет?

– «Игла Ремикс» – совершенно новый проект, открывающий новые формы в кинематографе, а вовсе не та же «река», в которую я пытаюсь, как некоторым кажется, вновь войти без потерь.

– Вообще, что такое ремикс? Что-то, имеющее отношение к музыке, ведь так?

– Совершенно верно. Термин, возникший со времен, когда началась звукозапись в принципе. Ремиксами занимались сперва исключительно авангардисты, представители школы так называемой «конкретной музыки». Вот они-то и стали манипулировать с музыкальными записями, добавляя вокальные партии, басы, соло и прочее. А в широкий коммерческий оборот это всё вошло на Ямайке в конце шестидесятых, и потом развилась целая индустрия ремикса. И я как-то подумал: принципиальной разницы между музыкальным и аудиовизуальным произведением ведь нет? Нет. Так почему же не перенести в кино этот принцип?

– В кино музыкальных терминов немало, и они действуют. Например, Кира Муратова говорит, что кино – это оркестр фактур.

– Да и я оркеструю «Иглу» номер один. То есть делаю фильм на ее основе. Во времена Моцарта, скажем, ремикс был невозможен – тогда, современным языком выражаясь, возможны были римейки (переделки), а не ремиксы. Потому что не было записей музыки – она каждый раз исполнялась заново. А сейчас ты можешь просто-напросто использовать запись, добавляя что-то новое.

– Размышления о Моцарте и подвигли тебя к «Игле Ремиксу»?

– В каком-то смысле. На самом деле, я двадцать с лишним лет ждал, когда выйдет нормальная копия «Иглы» – более менее качественная. Но ни на VHS, ни на DVD она так и не вышла. И тогда я подумал: если я этого не сделаю, то никто не сделает. Ну и стал действовать сам: взял на «Казахфильме» эталонную копию и начал готовить реставрацию. А потом смотрю – вроде как из этой реставрации может возникнуть что-то новое: выросло другое поколение молодежи, чьи старшие братья и сестры и даже иногда родители восхищались Цоем.

Разве, думаю я, они не заслуживают снова увидеть его на экране в современном и близком им варианте? Я не пошел по обычному пути многих режиссеров, пытающихся возродить старую картину: как правило, они вставляют эпизоды, которые раньше были вырезаны, делая так называемую «полную версию». Тем более что с «Иглой» это было бы невозможно: все старые материалы смыли с пленки ради серебра – это распространенная практика, а не какой-то злой умысел начальства.

– Но у тебя, наверное, были свои «подкроватные» материалы? (Во времена застоя режиссеры, картины которых безбожно резали, хранили свои фильмы «под кроватью». – Прим. авт.).

– Не то чтобы «подкроватные», но я же много снимал Цоя и для «Йа-ххи» (дебют Рашида Нугманова, сорокаминутный фильм о русском роке, снятый в Питере в студенческие годы. – Прим. авт.). А второй источник – досъемки с теми, кто здравствует и сейчас: с Петром Мамоновым, Сашей Башировым, Мариной Смирновой, которая у меня Дину играла.

– Для «роли» Цоя ты бы мог найти, скажем, дублера, похожего на него актера или рокера?

– Ни в коем случае! Я не смог бы даже приблизиться к такому «актеру»! Это ужасно…

– Цой неповторим?

– Ну разумеется, о чем тут спрашивать?.. Я просто попросил художников сделать графические его изображения, комиксы такие. Тем более что это в духе картин – и первой, и второй.

– Рашид, ты же знаешь, что эпоха романтизма, эпоха исповедального русского рока закончилась навсегда. Мы живем во времена гораздо более прагматичные. Ты вознамерился возродить дух той старой романтики, так что ли?

– Понимаешь, эта новая моя работа предполагает какую угодно реакцию: от романтической до иронической, от слез до веселья. Как кому нравится. Одно могу сказать точно: все это шло от сердца, из глубин души, если позволительно так выразиться, и в этом смысле романтика вечна. Просто принимает разнообразные обличья.

– В принципе, и первая «Игла» была такой «неоромантикой» – смешно, что главная героиня всё же наркоманка, с годами этот образ стал далеко не романтическим, а скорее маргинальным – в сознании масс. Вообще то, что фильм появился на сломе эпох, – это было очень важно. Только что закончился «застой» – и вдруг такая свобода. И свобода от моральных обязательств в том числе. Не хочу говорить тебе комплименты, но в своем роде твой фильм был предтечей нового стиля в кино: Тарантино, которого ты предвосхитил, появился всё же позже. Что ты об этом думаешь?

– Да, и потом Родригес этот стиль подхватил… Возможно, в своей новой картине я вновь смогу создать стиль, которого еще не было.

– Бунюэль как-то сказал, что фигура Хэмингуэя как писателя сильно преувеличена. Потому что за ним стоит такая огромная страна, которая сама по себе бренд. Родись он, мол, в Испании, небедной на литературные таланты, его бы никто не заметил.

– И что?

– Тебе не обидно, что Тарантино раскручен, богат, знаменит, потому что за ним стоит такой бренд, как Америка?

– Ну и за мной тоже стоит огромное пространство, не забывай об этом.

– Какое: Казахстан? Россия?

– Евразия, скажем так.

– Это пространство, каким бы оно ни было громадным, не имеет такого «административного ресурса», как Америка, как Голливуд. И ты не хуже меня об этом знаешь.

– Где родился, там и пригодился. Нисколько им не завидую. У них есть свои преимущества, у нас – свои.

– Кстати, «Игла», по-моему, тоже была раскручена так, как сейчас никому и не снилось?

– Была напечатана тысяча копий. Плюс еще 350 – для передвижек, для маленьких городков, где нет крупных кинотеатров. Чтобы вся страна – а тогда это был СССР – фильм увидела.

– Ничего себе! Михалковское «Противостояние» было тоже напечатано тысячью копий.

– Ну вот видишь! Чего мне американцам-то завидовать?

– Как ты думаешь, «Игла» способствовала еще большему распространению культа Цоя?

– Думаю, что да, конечно. Когда вся страна увидела его в роли Моро, он стал уже иконой стиля.

– Сейчас таких икон нет?

– Нет. Цой действительно икона: разнообразно талантливый – и художником был превосходным, и многое другое умел, он действительно обладал некой магией. Воздействовал на аудиторию шутя и играючи.

– Возможно, еще и из-за своего скрытого эротизма, который складывался из многого – в частности, «инаковости», «восточности»?

– Вот тут ты права на сто процентов. У нас много замечательных актеров, рокеров, вообще интересных личностей. Но с эротизмом – просто беда. Мне кажется, он потому и был признан лучшим актером года – и это на огромном пространстве, заметь – в 1989-м! Его сексапил почувствовали даже критики – они–то и назвали его тогда лучшим…

– Что значит – «даже»? Критики, по-твоему, не могут почувствовать, что такое сексапил?

– Могут, как выяснилось (смеется).

– После «Иглы Ремикс» ты собираешься дальше работать?

– Конечно. После того, как новая «Игла» выйдет, решу, над чем.

Беседовала Диляра Тасбулатова